Владимиру Мялину
Вот наши вещи:ржавая юла,ведро в углу,истёртая метла,газеты ком у приоткрытой печки…Давай о них неспешно говорить,по пыльной клети памяти ходить,с трудом затеплив вековую свечку.Ведь если есть на свете бог вещей,источенных простых карандашейв пеналах детства, сморщенной гнилушки,отчаянно мерцающей во тьме,он к нам щедрей и ласковей к зиме,к зиме — блажной он подобревший Плюшкин.Всё, что копил,теперь он дарит впрок,его мышиный слышишь голосоксреди ночей — приветный ли, прощальный…И рай, тебе завещанный, с тобой —соломенный, ветошный, пуховой,шкатулочный,стеклянный,музыкальный. * * * Моя душа пустячное любила:в продольных трещинках хозяйственное мыло,оставленное кем-то на полу,на верстаке светящуюся стружку,щербатую, надтреснутую кружкус чаинками, прилипшими ко дну.Родство ли это, давнее желанье,чтоб в замкнутой глубинке мирозданья,где снег стоит, как в стылой бане дым,и день проходит меж ночами боком,предельно личным, милосердным Богомя так же был замечен и любим? У бабушки Не припомню толком иконы той:Иисус… и голубь… реки волна…Пахла старость кукурузной крупой,за окном в саду стояла зима.Снегопад качался и кот мурчал,дверцу в сон открыв золотым ключом,и с иконы голубь слетал… слетална больное бабушкино плечо. * * * …И всё-таки воде необходимо,чтоб человек, почти прошедший мимо,над ней склонился, выдохнул:люблю…Чтоб на озёрном выгнутом краюпровёл ладонью по траве незрячей,заметив после как при слове “Бог”